О жизни одного из самых известных мыслителей английского Просвещения Бернарда Мандевиля известно удивительно мало, особенно если учитывать то, какой огромный общественный резонанс вызвали его произведения, и какая скандальная слава окружала их создателя. Голландец с французскими корнями, Мандевиль родился в Роттердаме в 1670 году в потомственной семье врачей, а в 1685 году он поступил университет города Лейдена, где изучал медицину и философию. Через четыре года он защитил докторскую диссертацию по философии, в 1691 году по медицине, причем последняя была посвящена изучению процесса пищеварения и его влияния на нервную систему. В конце 90-х XVII века молодой ученый и врач впервые приехал в Англию, и через некоторое время, обнаружив соответствие страны и обычаев духу языка, решил остаться навсегда. Мандевиля, без сомнения, можно назвать высокообразованным человеком: он в совершенстве владел классическими и несколькими европейскими языками, великолепно разбирался в философии, обладал хорошими профессиональными навыками. Он был хорошим собеседником и снискал огромное расположение со стороны своих друзей и просто случайных знакомых. Мандевиль оставил нам фрагмент автобиографии в следующем высказывании: «…Я ненавижу толпу, я ненавижу спешку… я немного эгоистичен, не могу не потакать своим желаниям и моим собственным нуждам… я хочу работать в удовольствие, я ценю деньги… так как большинство ценит здоровье, когда его нет» [1]. Анонимное стихотворение «Возроптавший улей, или Мошенники, ставшие

честными», появившееся в 1705 году, не привлекло к себе внимания, равно как и второе расширенное издание «Басня о пчелах, или пороки частных лиц, блага для общества», увидевшее свет в 1714 г. В 1723 году появилось третье издание «Басни», в которое помимо поэмы входили комментарии к стихам. В философских эссе «Исследование о происхождении моральной добродетели», «Опыт о благотворительности», «Исследование о природе общества» были изложены взгляды автора на «… вопросы торговли и экономики, политики и этики, религии и воспитания», анализ человеческих аффектов, и знаменитые «парадоксы Мандевиля» [2]. Издание 1723 стало предметом судебного преследования и чрезвычайно резкой критики со стороны общественности, которая сочла книгу в высшей степени безнравственной и аморальной. Сам же автор, «… втянувшись в полемику, уже не смог с ней развязаться. До конца своих дней он вынужден был разъяснять и растолковывать свои взгляды, изыскивать формы защиты, писать на тему «Басни» все новые страницы. А книга жила» [3]. Для того, чтобы проанализировать социально-экономические и философско-этические воззрения Мандевиля, необходимо вкратце воспроизвести сюжет «Басни». Оперируя энтомологическими аллегориями, Мандевиль излагал историю богатого пчелиного улья, в котором процветали промышленность, торговля, наука, который славился своими законами и военной мощью, но одновременно был рассадником широчайшего спектра человеческих пороков. Описываемое общество предстает конгломератом корыстолюбцев, мошенников, воров, лжецов, пьяниц, мотов. Мошенничество и обман являлись неотъемлемой частью любой профессиональной деятельности пчел, будь то политика, торговля, юриспруденция, религия, военное дело и даже медицина. И были в улье в том едва ли Занятья, где бы ни плутовали [4]. Но, как ни парадоксально, именно повсеместный обман был основой процветания и величия улья: порок каждого отдельно взятого члена пчелиного общества, благодаря умелому управлению ульем, способствовал гармонии. Пороком улей был снедаем, Но в целом он являлся раем… Весьма искусное правленье Всех пчел хранило единенье [5]. Когда же обитатели улья, устав от беспрерывного обмана, взмолились богам, чтобы те сделали их честными, Зевс, «сверкнувши грозным оком», удовлетворил их просьбу, и жизнь в улье изменилась до неузнаваемости. Адвокаты перестали затягивать дела, министры — брать взятки, священники усердно молились, врачи облегчали страдания больных, понизились цены, юные моты стали жить по средствам. И лишь одно омрачало столь идиллическую картину: с ограничением потребностей жизни свернулись целые отрасли производства, пришли в упадок ремёсла, искусство и торговля. Лишившийся былого торгового и военного могущества, улей подвергся нападению «коварных соседей» и выстоял лишь ценой полного разорения. Настолько пчелы опростели, Что все в дупло перелетели, Где, честной бедностью своей. Гордясь, живут до наших дней [6]. «Басня о пчелах» — это работа знатока человеческих устремлений и тонкостей человеческой психологии, что неудивительно, так как автор имел возможность воспользоваться профессиональными знаниями. Простейшее восприятие аллегории Мандевиля — намерение сорвать маску притворства и лжеприличия, закрывавшую глаза современников. Он говорил шокированным читателям доступным языком о том, что их жизненная мотивация основывается не на добродетели или долге перед отечеством, а на самовлюбленности; о том, что индивиды могут избавиться от своих предрассудков и недостатков только в процессе общественной жизни, в которой индивидуальные пороки превращаются в общественные добродетели. Естественно, что аллегория Мандевиля была более чем прозрачна: в возроптавшем улье легко узнавалась послереволюционная Англия. Непосредственным же объектом сатирической атаки Мандевиля, по всей вероятности, стало возникшее в 1690-х гг. массовое движение за исправление нравов. Первое общество «улучшения нравов» было основано в 1690 году, а в 1701 году в Англии их уже насчитывалось более двадцати. Свое предназначение вышеупомянутые общества видели в том, чтобы всячески содействовать магистратам в исполнении законов, что, по их мнению, способствовало бы скорейшему торжеству добродетели. Истоки движения за усовершенствование нравов зародились в десятилетия правления последних Стюартов, ставшие периодом сильнейшей девальвации морально-религиозных ценностей. Г. Бернет писал, что с реставрацией Карла II «дух необычайной радости распространился по всей нации и принес с собой избавление от всяких признаков добродетели и благочестия. Все окончилось, — продолжал Бернет, — увеселениями и пьянством, которые переполнили королевство до такой степени, что мораль подверглась сильнейшему разложению» [7]. Тем не менее, легкомысленный и распущенный образ жизни был характерен отнюдь не для всего населения Англии, а лишь для его незначительной части, представленной придворной аристократией. Рядовые англичане, особенно представители среднего класса, многие из которых были пуританами, испытывали вполне понятное недовольство, наблюдая за развращенными придворными, живым воплощением того, что шло вразрез с нормами пуританской этики — расточительства, тщеславия, разврата и гордыни. Яков II вел более добродетельную жизнь, чем его брат, но, в отличие от Карла, равнодушного к религии, он открыто демонстрировал католические пристрастия и повел наступление на позиции англиканской церкви. Тактика последнего Стюарта, предпочитавшего союзу с англиканами опору на пуритан, привела к тому, что одним из способов открыто бросить вызов политике Якова II стало демонстративное посещение англиканских молелен и церквей. И в этом ракурсе видения Славная революция 1688 года воспринималась не только как «политическая, но и как религиозно-моральная революция» [8]. Сам Вильгельм III в письме к лондонскому архиепископу от 13 февраля 1689 года отмечал следующее: «Мы искренне желаем осуществить задачу по исправлению нравов всех наших подданных, … по причине бурного произрастания порока, имеющего пагубные последствия как для этой, так и для других наций» [9]. Нестабильность политической обстановки, сложившейся после 1689 года, якобитская опасность вкупе с угрозой французской военной агрессии жестко диктовали необходимость упрочнения социального порядка. Одним из способов стабилизации стало укрепление нравственных ориентиров масс посредством апелляции к их религиозным чувствам, потому как в то время в общественном сознании понятия морали и добродетели отождествлялись преимущественно с религией. К тому же в ту пору бытовала уверенность, что частные пороки подрывают общественное спокойствие и гражданский правопорядок. В глазах реформаторов порок ассоциировался с неограниченной властью и «рабской доктриной пассивной покорности», и даже возникновение политических партий и борьбу между ними они были склонны рассматривать как следствие частных пороков, — гордыни, зависти и властолюбия, тлетворное действие которых ставило под угрозу национальное единство. Некий Дж. Уинстон в трактате «Беды Англии, их причины, а также способы исцеления превращения ее в добродетельную и преуспевающую страну» (1704) утверждал, что Карл II и Яков II намеренно поощряли порок, чтобы подготовить почву для реализации своих деспотических амбиций, так как «праздность, невоздержанность, роскошь и деизм являются духовными отцами тирании» [10]. Общества снабжали своих информаторов пустыми бланками ордеров на арест, и все, что оставалось сделать — это вписать туда имя нарушителя. Далее человек, уличенный в совершении греховного поступка, представал перед мировым судьей. После того как приговор (денежный штраф или тюремное заключение, в зависимости от тяжести проступка) приводился в исполнение, осужденный мог обратиться в суд с апелляцией, и если он проигрывал дело, то оплачивал судебные издержки в тройном размере. С 1690 по 1738 год общества инициировали более 101 673 судебных исков в связи с нарушениями религиозно-моральных норм. Подобная практика получила довольно широкое распространение, и вскоре доносчики стали негативным символом движения, что никак не способствовало его популярности в глазах критически настроенной общественности. Если рассмотреть «Басню о пчелах» в свете деятельности обществ по исправлению нравов, то ее мораль звучит как открытая издевка над незадачливыми реформаторами: Да будет все глупцам известно, Что улей жить не может честно, … Чтобы стать народ великим мог, В нем должен свить гнездо порок [11]. Свое отношение к обществам исправления нравов Мандевиль выражал и на страницах редактируемого им журнала «Болтунья», первый номер которого вышел 8 июля 1709 года, и который стал одним из наиболее коммерчески успешных и долговечных подражаний знаменитому «Болтуну» Р. Стиля. Инициатива выпуска «Болтуньи» принадлежала некоей анонимной миссис Крэкенторп, «леди, которой известно все на свете», которая возглавляла женское общество, состоящее из Эмилии, Розеллы, Люсинды и Артезии. В действительности же авторов «Болтуньи» было несколько, предположительно ими могли быть Мэри Мэнли или Сюзанна Кетливр, а тридцать два эссе, написанных от имени Люсинды и Артезии, вышли из-под пера Мандевиля [12]. Мишенью «Болтуньи», несомненно, являлся журнал «Болтун», издававшийся Р. Стилем и Дж. Аддисоном с 1708 по 1711 гг. и бывший «символом реформаторского движения и попыткой облагородить нравы англичан» [13]. Сам Р. Стиль писал, что «главное назначение его журнала заключалось в том, чтобы разоблачить фальшь, сорвать маску с хитрости, тщеславия и жеманства, а также призывать к сдержанности и простоте в одежде, речах и поведении» [14]. Мандевиль же на страницах «Болтуньи», напротив, старался защитить свой ставший знаменитым парадокс: прогресс является не результатом приверженности высоким моральным принципам, а следствием людских страстей и пороков. В одном из эссе Люсинда заявляет, что она «целиком согласна с мистером Бикерстаффом в том, что живыми можно считать только тех, кто презрел личные интересы ради общего блага». На это ее собеседник, «джентльмен из Оксфорда», говорит следующее: «Мадам, бесспорно лишь то, что наибольшую пользу обществу приносят ленивые баловни фортуны, которые заботятся о получении удовольствия и удовлетворении собственных желаний… Возможно, — продолжает он, — добродетель и необходима для спасения бессмертной души, но скромность, бережливость, умеренность — качества в высшей степени бесполезные для процветания страны. Нет ничего более благотворного для общества, чем расточительность, и нет ничего более пагубного для него, чем скупость, в то время как оба эти качества — пороки, без которых общество не может существовать» [15]. Критикуя лицемерие и приверженность фальшивым добродетелям, Мандевиль сформулировал свою концепцию происхождения и морали. Он предполагал, что изначально люди пребывали в естественном состоянии, заботясь лишь об удовлетворении своих аффектов вне зависимости от того, принесет ли это добро или зло другим. А так как самым могущественным аргументом, который может быть использован в отношении человеческих существ, по мнению Мандевиля, является лесть, «они (моралисты — И. Э.) восхваляли превосходство нашей натуры над другими живыми существами,… учили понятиям стыда и чести, представляя одно из них как самое худшее изо всех зол, а другое — как наивысшее благо» [16]. В результате человечество обнаружило себя разделенным на два неравных класса. Первый составляли недостойные, гонящиеся за наслаждениями люди, «отбросы человеческого рода, ничем не отличающиеся от диких зверей, кроме своей внешности, а второй был представлен возвышенными, одухотворенными натурами, свободными от низменного эгоизма» [17]. Отныне то, что делал человек для удовлетворения своих желаний, прямо или косвенно затрагивая интересы других, признавалось пороком, а «свершения, посредством которых человек стремится к благу других или обузданию собственных аффектов, — добродетелью» [18]. В качестве аргументов Мандевиль приводит различные примеры, доказывающие происхождение морали «посредством лести из гордости» и подтверждающие его тезис о том, что «в основе всех благородных, самоотверженных, великодушных или просто добрых, сострадательных поступков лежит стремление удовлетворить собственную гордость, тщеславие или по меньшей мере избежать неудовольствия, противного нашей эгоистической натуре» [19]. Достаточно дискуссионным остается вопрос о характере экономических воззрений Мандевиля. «Ни в один период английской экономической истории, как в эпоху Реставрации, не прослеживалась такая явственная тенденция подведения фактов под предвзятое мнение. Экономическая история конца XVII — начала XVIII вв. ознаменована поиском предшественников Адама Смита и учения laissez-faire » [20]. Особенно эта тенденция проявляется применительно к учению Мандевиля в попытке найти в нем идею порядка, который естественно и непроизвольно заставляет индивида подчинить любовь к себе всеобщему благу. Мандевиль, напротив, неоднократно подчеркивал, что человеческий эгоизм может стать катализатором деловой активности и средством приумножения экономической мощи лишь в руках искусного политика, задающего правила игры. В «Защите книги от клеветы», приложенной к третьему изданию «Басни» в 1723 он писал: «Прошу прощения, если слова частные пороки, общественные добродетели когда-либо задели добропорядочного человека. Их тайный смысл вскоре будет открыт, сразу же, как только их верно истолкуют; но ни один честный человек не усомнится в их подлинности, если прочитает последний абзац, где я прощаюсь с читателем, повторяя, казалось бы, парадокс, наличие которого освещается на титульном листе: «Частные пороки в руках умелого политика могут превратиться в общественные добродетели» [21]. По логике, спонтанное взаимодействие экономических интересов предполагало бы присущую человеку от природы добродетель: идея, на которой построил этическое учение одни из оппонентов Мандевиля — граф Э. Шефтсбери. «Смешно говорить — человек обязан поступать честно или в духе общества в соответствии со строем целого, а не с тем, что обычно именуют естественным состоянием. Если говорить модным языком современной философии, «общество основано на соглашении, — по свободному выбору и по обещанию неограниченное право каждого было передано в руки большинства или того лица, которое назначило большинство. Да, но ведь само обещание было сделано в естественном состоянии, и если была какая-то сила, которая в естественном состоянии заставляла нас рассматривать подобное обещание как нечто обязательное для нас, то она могла и все прочие действия человечества превратить в наш действительный долг и естественную обязанность. Значит, вера, справедливость, добропорядочность, добродетель должны были существовать уже в естественном состоянии — или же их не должно быть вообще» [22]. По мнению Мандевиля, искать подобные качества в человеческой природе — напрасный труд. В отличие от Шефтсбери, который не понимал, «как удалось человеческому уму так затруднить это положение вещей, чтобы гражданское правление и общество стали казаться чем-то изобретенным, каким-то творением художества», Мандевиль старался показать, насколько слабо влияние естественного, и что хорошие качества, дополняющие нашу природу и вид как таковой, суть результат искусства и образования. В то время, как животные живут согласно установленным и неизменным законам природы, человеческое общество, взятое на произвольно взятом хронологическом отрезке, есть продукт сложной эволюции и многовекового коллективного опыта, а экономические и политические институты вырабатывались многими поколениями на протяжении длительного периода. Исходя из своего парадоксального для современников понимания человеческой психологии, Мандевиль полагал, что он открыл главную движущую силу экономической активности — человеческие потребности и аффекты, именно в них он видел одно из проявлений личностного интереса. «… Я покажу, что те, кто воображает, будто наши общественные добродетели и приятные качества так же выгодны обществу, как и отдельным лицам, которые ими обладают, совершают грубую ошибку… потребности, пороки и несовершенства человека в сочетании с различными суровостями воздуха и других стихий содержат в себе семена всех искусств, производства и труда…,… голод, жажда, нагота — первые тираны, которые заставляют нас действовать; за ними следуют наши великие патроны, покровительствующие развитию всех искусств и наук, ремесел, профессий и занятий, — гордость, лень, чувственность и непостоянство, в то время как великие надсмотрщики — нужда, жадность, зависть и честолюбие принуждают членов общества трудиться и заставляют всех их… подчиниться тяжести их положения» [23]. Мандевиль одним из первых осознал и отметил, что стремление к преобразованию окружающей действительности является природной, одной из фундаментальных антропологических характеристик человека, а, следовательно, в том, что он стремится улучшить в основном личное пространство, нет ничего постыдного. «Именно этому соревнованию и постоянному стремлению превзойти друг друга мы обязаны тем, что после всех многочисленных разнообразных движений и изобретений моды… всегда еще остается plus ultra для изобретательных людей; и именно это дает работу беднякам, пришпоривает трудолюбие и поощряет искусного ремесленника искать дальнейшего усовершенствования» [24]. С другой стороны, превозносимые меркантилизмом бережливость и самоограничения Мандевиль рассматривал в качестве главной причины малой экономической активности. Он называл экономность мнимой добродетелью, бесполезной для страны, занятой в торговле, в которой миллионы тем или иным образом должны трудиться. «Благоразумная бережливость, которую некоторые люди называют экономией, служит самым верным способом увеличить состояние семьи; некоторые воображают, что тот же самый способ, примененный в отношении целой страны, будет иметь для нее те же самые последствия. Если вы хотите получить бережливое и честное общество, продолжал он, — тогда наилучшая политика состоит в том, чтобы сохранить общество в состоянии первобытной простоты, стремиться не увеличивать их численность; пусть они никогда не знают иностранцев и не знакомятся с излишествами; удаляйте и прячьте от них все, что может возбудить их желание или усовершенствовать их разум» [25]. Расточительность же, напротив, предлагает тысячи изобретений, мешающих людям сидеть сложа руки, и является источником «огромного разнообразного труда, который способна изобрести человеческая фантазия, дабы обеспечить честный способ заработать на жизнь огромному числу трудящихся бедняков, которые необходимы, чтобы существовало большое общество» [26]. А, следовательно, абсолютно бесплодной с точки зрения приумножения национального благополучия, считал мыслитель восхваляемую Р. Стилем «порождающую истинное счастье удовлетворенность собой» [27]. «Довольством я называю ту спокойную безмятежность духа, которой наслаждаются люди, когда думают, что они счастливы, и остаются удовлетворенными таким положением, в котором они находятся. Это такая добродетель, одобрение которой очень рискованно и сомнительно», — парировал Мандевиль [28]. Ставя в центр своей концепции о движущих силах экономического развития частные интересы всех участников экономической деятельности, Мандевиль не верил ни в спонтанный порядок, зарождающийся из эгоистичных действий людей, ни в идею естественной гармонии между ними. Мандевиль доказывал, что для обуздания низменных человеческих инстинктов необходимы сильная власть и мощный бюрократический аппарат. «Первая забота всех правительств состоит в том, чтобы при помощи самых суровых наказаний укротить его (народа — И. Э.) гнев, когда он приносит вред, и тем самым, усилив его страхи, предотвратить те беды, которые он мог бы вызвать» [29]. Вместе с тем, как тонкий знаток человеческих слабостей, мыслитель осознавал, что «ожидать, что у власти будут добродетельные люди, значит, обнаружить полное незнание человеческой природы» [30]. В этой связи он предлагает, чтобы разделение труда, обеспечивающее общество всеми необходимыми средствами, распространялось и на властные структуры. «Посредством осторожного ограничения власти каждого, правомерного контроля при всеобщем доверии, верность власти правителя будет под таким ярким освещением, что если она будет поколеблена, то это сразу будет обнаружено. Таким же способом самые трудные задачи будут легко решаться… обычными людьми, чьим высшим благом является богатство и счастье» [31]. Из всего этого совершенно очевидно, что идеал общественного устройства Мандевиля вовсе не заключался в безудержном неконтролируемом разгуле человеческих пороков, а «Басня…» менее всего была сатирой на добродетель, и ее автор не брал «на себя задачу разрушить сами основы моральной добродетели и поставить на ее место порок» [32]. Позиция мыслителя представляется абсолютно недвусмысленно: «…Пороки частных лиц складываются в благо общественного целого лишь в условиях политического управления, для которых законы имеют то же значение, что и «жизненные духи для одушевленных существ» [33]. Мандевиль называл свое творение «книгой суровой и возвышенной нравственности» и утверждал, что «во всех обществах, больших и малых, долг каждого его члена — быть добрым, добродетель следует поощрять, порок не одобрять, законы соблюдать, а правонарушителей наказывать» [34]. При этом, в отличие от Шефтсбери, презиравшего тех, «у кого нет лучших соображений в пользу честности, кроме страха перед виселицей и тюрьмой» [35], мыслитель оставался жестким реалистом и полагал систему наказаний одним из наиболее действенных инструментов государственного управления: «…Абсолютная глупость — утверждать, что власть не должна вершить зла, если из этого можно извлечь пользу» [36]. В более традиционном для меркантилизма стиле выдержаны представления Мандевиля о решении проблем занятости и пауперизма, хотя и здесь имели место элементы реформаторства. По мнению мыслителя, за счет стимулирования государством предпринимательской активности, должно быть создано такое количество рабочих мест, которое обеспечит полную занятость, но при этом бедные должны получать зарплату, не превышающую прожиточный минимум, и «постоянно тратить то, что они получают» [37]. Тем самым у бедняков появляется стимул к постоянному труду, а в экономике создаются дополнительные потребительские ниши. Одновременно с этим сохраняются внутренние механизмы, препятствующие размыванию имущественных и социальных барьеров — Мандевиль считал нежелательным переход бедняков в категорию более состоятельных членов общества. Этим, в частности, объясняется его негативное отношение к фундаментальному (глубокому и разностороннему) образованию бедных, наиболее последовательно сформулированное в «Опыте о благотворительности» и ставшее, по мнению ряда исследователей, одной из наиболее вероятных причиной столь ожесточенных нападок и преследований мыслителя. Первая благотворительная школа для детей бедняков появилась в 1685 году, а к 1725 году в Англии насчитывалось 1 417 школ, в которых обучалось 27 703 человек. Благотворительные школы были попыткой решить проблему пауперизма, а также частью влиятельного реформаторского движения. С их деятельностью связывались большие надежды, что великолепно демонстрирует комментарий Дж. Аддисона: «Я смотрю на благотворительные школы, как на славу и гордость века, в котором мы живем, как на наилучший способ остановить разложение нравов» [38]. И хотя некоторые реформаторы назначение школ видели в том, чтобы воспитать смирение и привычку к тяжелому труду, считая, что бедные всегда должны были оставаться бедными: «Господь распорядился так, чтобы были бедные… и богатые… Никто не в силах изменить положение вещей….» [39], в целом с просветительской деятельностью в среде детей бедняков и пауперов связывались большие надежды. Мандевиль же не только не разделял энтузиазма Дж. Аддисона, но и откровенно говорил о том, что нет смысла в надлежащем образовании бедных, вновь проявив при этом знание человеческой психологии. «…Он начинает с изощренного психологического анализа, с рассмотрения мотивов, которыми руководствуются в своей заботе о бедных детях лавочники и торговцы, священники и попечители… и обнаруживает, что ими движет не христианское милосердие, не понимание интересов страны, а собственный эгоизм, тщеславие и властолюбие» [40]. «Быть счастливым, — пишет Мандевиль, — значит быть довольным, и чем меньше человек будет иметь представление об ином, лучшем образе жизни, тем более он будет удовлетворен своим собственным; и, напротив, чем больше знаний и опыта в мирских делах приобрел человек, тем более тонок и изощрен его вкус, и тем труднее его удовлетворить» [41]. Таким образом, бедные, находящиеся на грани нищеты, получающие минимум для поддержания существования, неспособные сохранять или улучшить свое положение, по Мандевилю, будут направлены образованием по ложному пути. Став образованными, они не смогут выдержать конкуренции и в новой социальной среде и условий работы, представляемой безработным пауперам. Мандевиль сетовал на «неразумное чувство мелочного почтения к беднякам, которое охватывает большинство людей особенно в Англии», по его мнению «… люди самого низкого звания слишком много знают, чтобы нам служить. … какое же это безумие поощрять их к этому, прилежно увеличивая за наш счет те знания, за которые они, безусловно, заставят нас платить!» [42]. Мыслитель считал, что дети бедняков являются той питательной средой для выработки привычки к постоянному труду, следовательно, их надо старательно содержать в невежестве и ограничить их кругом их собственных занятий. Благотворительные школы нарушают целостность классовой стратификации общества, ставя детей бедняков выше, чем полагается, а также косвенным образом нарушают естественный баланс между спросом и предложением на рынке рабочей силы. Экономический индивидуализм Мандевиля явно не распространялся на малоимущие слои населения, которые рассматривались им как класс, не стремящийся к улучшению материального положения и продвижению по социальной лестнице. Бедняки должны были контролироваться властью, как класс подневольный, неорганизованный, наказуемый. Идеал Мандевиля — общество, основанное на расходах богатых и неустанном труде бедняков, был органичен духу меркантилизма, в рамках которого достижение экономического процветания мыслилось через обременение одних граждан и наделение привилегиями других. Обязательства граждан зависели от интересов государства, обязательства эти были изначально неравно распределены. Низшие классы вели нищенское существование, несли на плечах тяжкую ношу ручного труда, им гарантировалась работа и минимум, необходимый для поддержания жизни, но не более того. Теоретики laissez-faire, напротив, полагали что процветание, не устраняющее бедности в массах, не идет на пользу народу. «Ни одно общество не может наверняка быть успешным и счастливым, если большая его часть — бедные и обездоленные» [43]. В своих трудах Мандевиль зарекомендовал себя не только как оригинальный писатель и глубокий философ, но и как незаурядный психолог и экономист. Главная мысль, лейтмотивом проходившая через его произведения: пороки, удовлетворяя человеческие потребности, обеспечивают процветание общества, прогресс экономики, культуры и цивилизации, обуславливают прочность и стабильность социальных связей, динамику и усложнение общественных отношений. По своим экономическим убеждениям Мандевиль, несомненно, был меркантилистом, но меркантилистом, пытающимся трансформировать учение, несколько сгладить его наиболее острые углы, чтобы вписать в меняющуюся действительность. В данном контексте определение им личностных интересов людей, как некой движущей силы экономики, можно считать и его самым важным вкладом в реформирование меркантилизма и вершиной его научного творчества в экономике. Идеи Мандевиля были настолько прогрессивны и преподнесены так нестандартно, что это затрудняло дефиницию произведения. Дж. Фуц называл ее «…индивидуалистической утопией высокой исторической значимости. Это утопия, ставшая катализатором идей, благодаря своей силе и откровенности освободила многих людей от вечного поиска оправдания их действий и отправила их по волнам океана экономической свободы» [44]. А. Л. Субботин, размышляя о жанре этого произведения, писал: «Об Утопии, о золотом веке говорится в заключительных стихах «Возроптавшего улья». И тогда напрашивается вопрос: не следует ли рассматривать мандевилевскую басню как одну из ранних антиутопий? Развитие сюжета, если позволить себе аналогию, подобно ходу логического доказательства посредством сведения к абсурду, где в роли «абсурда» выступает как раз Утопия» [45]. И действительно, «Возроптавший улей» видится идейной антитезой «Утопии» Т. Мора: Мандевиль, доведя повествование до логического парадокса, показывает принципиальную несовместимость высокого гуманистического мира социального равенства, мира религиозных и нравственно-этических идеалов, во-первых, с антропологическими характеристиками человека, а, во-вторых, с амбициями динамично развивающегося государства и реальным экономическим развитием общества. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Кауе F. В. Inroduction // Mandeville В. The fable of the bees or the private vices, public benefits. — L, 1992. — Vol. 1. — P. XXVIII. 2 Субботин А. Л.. Бернард Мандевиль. — M., 1986. — С. 18-19. 3 Там же. — С. 22. 4 Мандевиль Б. Басня о пчелах или пороки частных лиц — блага для общества. — М., 2000.-С. 11. 5 Там же. — С. 14. 6 Там же. — С. 20. 7 Burnet G. History of my own time. — Oxford, 1897. — Vol. 1. — P. 246. 8 Bahlrnan D. W. The moral revolution of 1688. — New York, 1968. — P. 67. 9 Ibid.-P. 15. 10 Dorothy George. London life in the eighteenth century. — New York, 1965. — P. 318. 11 Мандевиль. Указ. соч. — С. 21. 12 К вопросу об авторах журнала «Болтунья» см.: Anderson Р. В. Splendor out of scandal: The Lucinda-Atresia papers in the Female Tatler// Philological Quarter/. — 1935. -Vol.15. —
P. 286-300; White R. Astudy of the Female Tatler (1709-1710). Ph. D. thesis. — University of North Carolina, 1966; McDowelll P. The women of Grub street: press, politics and gender in the London literary marketstreet. — Oxford, 1998. — P. 215-84. 13 Home T. The social thought of Bernard Mandeville. — New York, 1978. — P. 10. 14 Tatler. Dedication to Mr. Maynwaring. — L., 1713. 15 Female Tatler. №62. November 25. 1709 // B. Mandeville. Essays in the Female Tatler.
-Univerity od Durham, 1999. — P. 98-100. 16 Мандевиль Б. Исследование о происхождении моральной добродетели // Мандевиль Б. Указ. соч. — С. 24. 17 Там же. 1ЯТам же.-С. 26. 19 Субботин А. Л. Указ. соч. — М., 1986. — С. 49. 20 Gregory Т. Е. The economics of employment in England, 1660-1713// Economica. —
1921.-№ l.-P. 37. 21 Mandeville B.The fable of bees. — L., 1992. — Vol. 1. — P. 411. 22 Шефтсбери. Sensus communis // Шефтсбери. Эстетические опыты. — M., 1975. — С. 305. 23 Мандевиль Б. Исследование о природе общества// Указ. соч. — С. 216, С. 225. 24 Мандевиль Б. Исследование о происхождении моральной добродетели // Указ. соч.-С. 75. 25 Там же.-С. 107-109. 26 Мандевиль Б. Исследование о природе общества // Указ. соч. — С. 217. 27 Аддисон Дж. Стиль Р. Эссе из журнала «Зритель», 19 мая, 1711// Англия в памфлете.-М., 1987.-С. 115. 28 Мандевиль Б. Исследование о происхождении моральной добродетели // Указ.
соч.-С. 143. 29 Там же.-С. 121. 30 Mandeville B.The fable of bees. — L., 1992. — Vol. 2. — P. 335. 31 Ibid.-P. 325. 32 Мандевиль Б. Защита книги от клеветы, содержащейся в заявлении большого жюри Мидлсекса и в бранном письме к лорду С. // Указ. соч. — С. 234. 33 Субботин А. Л. Указ. соч. — С. 75. 34 Мандевиль Б. Исследование о происхождении моральной добродетели // Указ. соч.-С. 135. 35 Шефтсбери. Указ. соч. — С. 315. 36 Mandeville В. A modest defense of publick srews. — L., 1724. — P. 37. "Mandeville B.The fable of bees. ~L., 1992. -Vol. 1. — P. 193-194. 38 Guardian, №105, July 11, 1713. 39 Цит. no Home T. Op.cit. — P. 70. 40 Субботин А. Л. Указ. соч. — С. 79. 41 Мандевиль Б. Опыт о благотворительности // Мандевиль Б. Указ. соч. — С. 190. 42 Там же.-С. 182. 43 Smith A. The wealth of nations. — New York, 1937. — P. 78-79.
44 FuzJ. K. Op. cit.-P. 93. 45 Субботин А. Л. Указ. соч. — С. 39-40.

Эрлихсон И.М. Российский научный журнал №5 (..2010)